Храбрый Ваня

Да что я все про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеют играть. Спросите-ка вот нашего Ваню, — того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, — он знает.
С того случая, с зайца-то, его девочнки Храбрым Ваней прозвали. задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, — опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, желтые цветы, просто сказать — болото. Прозывается — Гаденьячье. И не зря: как ни пойдешь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
— Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошел. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца и пошел.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, только сам я его там и застал.
— Глянь, — говорит, — дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
правильно: две гадюки у него битые, — перед собой на палочках несет. Одна серая с черной зигзагой на спине, другая как есть вся черная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у нее в зубах яд.
— Как же, — говорю, — ты нехрабрый, Ваня. Эких страшненьких забил.
— Я, — говорит, — их прутом, прутом. А они все шевелстся. Умаялся очень.
— Дак что ж, Ваня, давай сядем, — отдохнешь. Домой вместе пойдем.
Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
— А что, — спрашивает, — дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
— Чтоб умирали у нас, — говорю, — от гадюсьего яда — что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, — это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, — сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубом не достать до тела.
— Я, — говорит, — нарочно так, дедушка: пускай все видят, что не робкого десятка. Я еще и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
— Мне что? Я не скажу.
— Штаны, вишь, у меня долгие — до самых пальцев. И столстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмет?
— Пожалуй, что и не возьмет. Да ведь снизу может, — под штатину-то.
Не успел я это договорить, гляжу, — что такое с Ваней моим сделалось? Разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остеклянели, — сейчас закатятся…
 Я — к нему. Опустился перед ним на коленки:
— Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мертвыми губами:
— Мне под… под шта… штан… — выговорить не может. Шепчет: Склизкий… Гад…
Глянул я ему на ноги, — под одной штатиной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
Хватить парнишку палкой по ноге?
Гад его же и куснет.
За хвост оттудова вытащить?
Хвоста уж и не видоно. Уж под коленкой у него топорщится.
— ВАняшка, — кричу, — Вань! Да ты брыкнись что есть соилы, может и вылетит. Брыкнись!
Ваня мой ни жив ни мертв.
— Да ну, Вань!Ну!..
Ваня мой на спину повалился — да как взбрыкнет!..
Я наклонившись стоял, — отскочить не успел.
И прямо в лицо мне плюхнуло — холодное, мокрое, мягкое!
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь, на земле между нами, — кто бы, вы думали?.. — здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, чтоб тебе неладно было!
И вот, — хотите верьте, хотите нет, — перевернулась на брюхо, прыг-прыг да прямо Ване на босу ногу и опять под штанину хочет, — так вверх и лезет!
Тут уж Ваня опомнился, — как поддаст ее! Кувырком через кочки улетела.
И, скажи ты на милось, не иначе это, как от нас же и пряталась. Нашла себе норку.
Так вот какие прятки на свете бывают.