Скоро стали они совсем боль-шенькие. И такой красы, как эти лавры, никто нигде не видывал.
А как вытянулись они в человеческий рост, он подошел к одному и сказал, как фея велела:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня силой быть невидимкой,
Когда в этом будет нужда.
Глядь, в тот же миг не ветке завязался и стал на глазах расти, распускаться — и расцвел такой распрекрасный цветок, что невозможно было удержаться, чтобы не понюхать его. Он сорвал этот цветок, положил за пахуху — так, стало быть, фея его научила.
Вечером, когда царевны отправились на покой в ту самую светлицу, где их запирали на ночь на семь крепких замков, он тихонько прошмыгнул мимо их и заскочил в ту светлицу. Он-то видел, что они делают, а они его не видели. И увидел он: вместо того, чтобы раздеваться да спать ложиться, они стали причесываться, надевать дорогие наряды да собираться в дорогу.
Он удивился этому и решил непременно за ними отправиться, посмотреть, как они выйдут отсюда, куда пойдут и что станут делать.
Тут вдруг старшая царевна спрашивает сестер:
— Ну, вы готовы, девушки?
— Готовы, — отвечают они.
Тогда старшая топнула-пристукнула ногой об пол — и пол в светлице расступился. Они спустились в открывшийся ход и шли, шли, пока не вышли к саду, обнесенному медной стеной.
Подошли они к саду, старшая царевна опять ногой топнула-пристукнула — и железная калитка в сад распахнулась. Пробираясь в сад вслед за царев-
нами, парень наступил на платье самой младшей сестры. Та живо обернулась, но никого не увидела и, окликнув сестер, говорит:
— Сестрицы, мне показалось, что кто-то идет за нами, даже наступил мне на платье.
Сестры поглядели во все стороны, никого не увидели и молвят ей:
— Отчего тебе, сестра, все мерещится? Кому же здесь быть, кто может за нами подглядывать? Сюда до нас и жар-птице не долететь. Лучше посмотри хорошенько, наверно, ты зацепилась подолом за какую-нибудь колючку, а коли ты пуглива, тебе и поблазнилось, будто кто-то на твой подол наступил. Вот глупая!
Она промолчала. А парень все за ними идет.
Миновали они серебряный лес, миновали другой, золотой, миновали третий, где листва — сплошь алмазы да самоцветы и сверкает так, что глаза слепит, и пришли к большому озеру.
Посреди того озера — холм, а на нем — палаты, каких он в жизни не видывал. Царские-то дворцы по сравнению с ними всего ничего, и сверканье от них такое, что и на солнце глядеть еще можно, а на них — никак. И построены так хитро, что когда ты по лестнице вверх поднимаешься, кажется, будто вниз спускаешься, а когда вниз спускаешься, кажется, будто вверх поднимаешься.
У берега царских дочерей дожидались двенадцать челнов с гребцами, в шитых золотом дорогих нарядах. Подошли они к берегу, сели каждая в свой челн и поплыли.
А работник сел в челн к самой младшей.
Челны отчалили и поплыли вереницей, как журавли. Только челн младшей царевны все отстает
да отстает. Гребцу удивительно, отчего это нынче челн тяжелее, он изо всех сил налегает на весла, чтобы догнать остальных.
Как только царевны ступили на берег, там музыка заиграла — и не хочешь, да в пляс пойдешь. Сестры живо побежали, зашли во дворец и давай плясать с молодцами, которые их поджидали, и плясали, и плясали, пока башмаки не изорвались.
Парень все время не упускал их из виду. Он тоже пробрался во дворец — и что же увидел? Большие просторные хоромы с плясалищем, едва до конца видать. И сплошь в золоте да в драгоценных каменьях, а кругом в золотых, выше человеческого росту подсвечниках горят факелы. Стены белые, как молоко, сверкают — смотреть нельзя, и на стенах — золотые полоски, а на них сапфиры да рубины огнем горят.
Работник встал в уголке и глядит на все эти чудеса. Да и было на что поглядеть, ведь он и впрямь такого еще не видывал. Но только где уж там на месте-то устоять! Тоже волей-неволей подскакивает да приплясывает; невозможно было удержаться, ноги сами плясали, когда музыка эта играла. Даже подсвечники с факелами, столы да лавки и те подпрыгивали.
И никто на свете даже представить не может, как прекрасна была та музыка, как звучали все вместе органы, дудки, гитары, лютни, трембиты, волынки и много еще чего; самые наилучшие музыканты на свете и то бы рты разинули.
А уж царевны-то!.. Прямо огонь! Пляшут и хороводную, и кадриль, и цыганочку, и парами, и поодиночке, и вприсядку, и с притопом — по-всякому. Тут не только подметки, печенки и то отбить можно.
И вот пляшут они, пляшут до самой зари. Тут вдруг музыка перестала играть, и откуда ни возьмись появился стол — ломится от всяческих яств, какие только на свете бывают. Тут все уселись за стол и давай есть да пить, веселиться, сколько душа пожелает.
А работник сидит в своем уголке, куда притулился, и смотрит, слюнки глотает.
За столом прислуживали арапы в дорогой одежде с разными украшениями.
Встали царевны из-за стола и давай домой собираться.
И вернулись той же самой дорогой, по которой пришли. А парень все следом идет.
Когда они проходили через серебряный лес, работнику тут что-то пришло в голову, он возьми да и сорви с одного дерева веточку.
Тут весь лес громко зашелестел, словно ветер злой налетел на деревья, а ни один листок даже не шевельнулся, не дрогнул хотя бы, как от легкого дуновенья.
Царевны — в переполох.
— Что это было, сестрица? — спрашивают.
— А чему быть-то? — отвечает им старшая из сестер. — Видать, это пташка, что вьет гнездо на башне дворца нашего батюшки, забралась в листву; только она одна и может добраться досюда.
Царевны пошли дальше и вернулись во дворец, в светлицу, где были заперты, тем же самым ходом, как и вышли оттуда.
На другой день работник, навязав букеты для царских дочерей, ловко спрятал сорванную ветку в цветы младшей царевны.
Царевна удивилась, когда он ей подал букет, поглядела на него милостиво, да не могла в толк
взять, как та веточка в ее цветах очутилась.
На другой вечер опять все повторилось. Парень так же тайком шел за ними, только на этот раз сорвал веточку с золотого дерева и опять на другое утро воткнул ее в букет младшей царевны.
И старшая царевна опять успокаивала сестер, когда они испугались, услышав, как шелест про-бежал по лесу, где работник сорвал ветку.
На утро младшая царевна приняла от работника букет цветов со спрятанной в нем золотой веточкой, и сердце ее словно ножом полоснуло.
Она стала искать заделье и, притворившись, что ей вздумалось погулять, вышла днем в сад, а там, приметив на повороте дорожки работника, остановила его и спрашивает:
— Откуда у тебя веточка, которую ты мне в букет воткнул?
— Пресветлая царевна знает, откуда.
— Выходит, ты нас выследил и знаешь, где мы по ночам бываем?
— Выходит, так.
— Как это ты сумел все время ходить следом за нами, и ни одна из сестер тебя не приметила?
— А я тайком.
— Вот, на тебе кошелек с деньгами да помалкивай, никому ни слова не оброни о наших ночных прогулках.
— Я, пресветлая царевна, свое молчанье не продаю!
— Коли я услышу, что ты не держишь язык за зубами, прикажу отрубить тебе голову.
Языком-то она выговорила эти жестокие слова, а сердце совсем другое подсказывало. Показалось ей, что этот работник с каждым днем все пригожее делается.
Когда он на третью ночь опять проорался за ними тайком, то сорвал веточку в лесу с алмазной листвой, и опять шелест прошел по лесу, и опять старшая царевна успокоила младших сестер, уняла их испуг. А у младшей царевны, не знаю отчего, сердце тайно трепетало от радости.
На другой день, найдя алмазную веточку в букете цветов, стала она исподтишка поглядывать на работника и примечает, что он не так уж и отличается от царевичей да королевичей. Даже вовсе пригожим и славным кажется.
Работник тоже на царевну томно поглядывал и тоже тайком; приметил, что она, вроде, взволнована, да только виду не подал, а занялся своими делами..
А старшие сестры подглядели за ними и стали над младшей царевной смеяться да шутки шутить. Младшая сестра промолчала и обиду стерпела. Она все диву давалась, как это работник про них все выведал. Она, вишь, смекнула, что этот парень вовсе не прост, коли сумел сделать то, что и славным молодцам не удалось.
Да и, по правде сказать, его гордая стать, приятное и кроткое выраженье лица показывали, что он не простой работник. Опять же, и вид у него и все прочее завлекательны были.
Когда царевны зашли в светлицу, младшая возьми да и скажи сестрам, что садовый работник знает про их ночные гулянки. Тут они стали совет держать да обдумывать, как бы и его загубить, как других молодцев, чтобы и он тоже сердца и чувств лишился.
Да только парень и на этот раз к ним в светлицу пробрался, потому и знал, что они замышляют.
Видать, ему сорока на хвосте принесла весточку, что нынче они про него говорить станут.
Теперь, раз он все узнал, — все, что надобно было знать, — он пошел к своим лаврам и говорит другому, розовому лавру:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня разумом да ученостью
царевичей-королевичей.
Как и в первый раз, завязался на лавре бутон, стал расти, раскрываться,и распустился чудесный цветок. Он сорвал этот цветок и за пазуху положил. И в тот же миг обожженное солнцем лицо его стало чистым и светлым. В голове, он и сам не знал, что-то вдруг переменилось. Он заметил, что рассуждать стал иначе, чем раньше. Видать, ума сильно прибавилось. И очутился он в новом облачении, как у царевичей-королевичей.
Тут он отправился прямо к царю, просить позволения покараулить ночью царевен.
Царь пожалел его молодость, советует ему не губить себя, заниматься своим делом. Но парень настаивал. И тогда царь согласился. Ему даже и в голову не пришло, что это — садовый работник, так сильно он изменился.
Когда царь представил его дочерям и объявил о желании, они тоже его не признали. Только младшая, у которой в сердце заноза засела, узнала его и тосковать начала.
Как настала ночь, царевны отправились на свои игрища и его с собой взяли. Он знал, что они затевают, да остерегался, чтобы не угодить в расставленные тенета.
пришли они в заколдованный дворец, проплясали до самой зари, а потом сели за стол. Тут ему подали зелье, которое пили все, кто там до него побывал; зелье, от которого он должен сердца и чувств лишиться, которое должно его погубить, как всех других молодцев погубило.
Он принял то зелье в кубке и, обратив свои затуманенные слезами, пылающие любовным огнем глаза к младшей царевне, молвил ей нежным голосом:
— Видишь? Из любви к тебе гибель свою принимаю, раз у тебя сердце, как лед.
— Нет, сердце мое — не лед, растопило его огнем твоей любви, — отвечала она
209
Отзывы (0)