Повесть о царе Омаре ибн ан-Нумане и его сыне ШаррКане, и другом сыне Дау-аль Макане, и о случившихся с ними чудесах и диковинах.
Шестьдесят девятая ночь
Когда же настала шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Шарр-Кан услышал эти слова, его сердце встревожилось, и лицо его пожелтело, и на него напала дрожь, и он опустил голову к земле. И, поняв, что Нузхат-аз-Заман и его сестра и они от одного отца, он лишился чувств, а очнувшись, он пришел в изумление, но не осведомил царевну о себе. «О госпожа, — спросил он ее, — ты дочь царя Омара ибн ан-Нумана?» — «Да», — отвечала она ему. И Шарр-Кан сказал ей: «Расскажи мне, почему ты рассталась со своим отцом и тебя продали?»
И она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, с начала до конца: и как она оставила брата больным в Иерусалиме и как бедуин похитил ее и продал купцу. И когда Шарр-Кан услышал это, он убедился, что Нузхатаз-Заман его сестра и они от одного отца.
«Как же это я женился на своей сестре! — подумал он. — Клянусь Аллахом, мне необходимо выдать ее за кого-нибудь из моих придворных. А если что-нибудь выяснится, я скажу, что развелся с нею раньше, чем стал ее мужем, и выдам ее за старшего из придворных». И, подняв голову, он вздохнул и сказал: «О Нузхат-аз-Заман, ты действительно моя сестра. И я скажу: «Прошу прощения у Аллаха за тот грех, в который мы впали. Я Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана». И Нузхатаз-Заман взглянула на Шарр-Кана и хорошенько всмотрелась в него, и, узнав его, она почти лишилась рассудка и с плачем стала бить себя по липу и воскликнула: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Мы впали в великий грех! Что делать и что я скажу отцу и матери, когда они меня спросят: «Откуда у тебя эта дочь?» — «Лучше всего, — сказал Шарр-Кан, — выдать тебя за царедворца и дать тебе воспитывать мою дочь у него, в его доме, чтобы никто не узнал, что ты моя сестра. Это предопределил нам Аллах великий ради дела, угодного ему, и мы будем сокрыты, только если ты выйдешь за этого царедворца раньше, чем кто-нибудь узнает».
И он стал ее уговаривать и целовать ее в голову, и она спросила: «А как же мы назовем дочку?» А ШаррКан отвечал: «Назови ее Кудыя-Факан». И он выдал Нузхат-аз-Заман замуж за старшего царедворца и перевел ее в его дом вместе с дочерью. И девочку воспитали на плечах невольниц и давали ей питье и разные порошки.
А брат Нузхат-аз-Заман, Дау-аль-Макан, был все это время с истопником в Дамаске. И вот в какой-то день прибыл на почтовых гонец от царя Омара ибн ан-Нумана к царю Шарр-Кану, и с ним было письмо. И Шарр-Кан взял письмо и прочитал, и в нем после имени Аллаха, стояло: «Знай, о славный царь, что я сильно опечален разлукою с детьми, так что лишился сна и меня не покидает бессонница. Я посылаю тебе это письмо. Сейчас же по прибытии его приготовь нам деньги и подать и пошли с ними ту невольницу, которую ты купил и взял себе в жены. Я хочу ее видеть и услышать ее слова, так как к нам прибыла из земли румов старуха праведница и с нею пять невольниц, высокогрудых дев. Они овладели науками и знанием и всеми отраслями мудрости, которые надлежит знать человеку, — язык бессилен описать все виды науки, добродетели и мудрости. И, увидав девушек, я полюбил их великой любовью и захотел, чтобы они были в моем дворце и под моей властью, так как им не найдется равных у прочих царей. И я спросил старую женщину об их цене, и она мне ответила: «Я продам их только за подать Дамаска». Клянусь Аллахом, я не считаю, что это большая цена за них (каждая из девушек стоит всех этих денег). И я согласился на это и ввел их в мой дворец, и они находятся в моей власти. Поторопись же с податью, чтобы женщина отправилась в свои земли, и пришли к нам твою невольницу — пусть она состязается с девушками перед мудрецами. И если она одолеет их, я пришлю ее к тебе и подать Багдада вместе с нею… »
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до семидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до семидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Омар ибн ан-Нуман говорил в своем письме: «И пришли к нам твою невольницу, пусть она состязается с девушками перед мудрецами, и если она победит их, я пришлю ее к тебе, а вместе с нею подать Багдада».
И когда Шарр-Кан узнал об этом, он обратился к своему зятю и сказал ему: «Приведи невольницу, которую я дал тебе в жены!» И Нузхат-аз-Заман пришла, и Шарр-Кан ознакомил ее с письмом и сказал ей: «О сестрица, что ты думаешь об ответе?» — «Верное мнение — твое мнение», — ответила Нузхат-аз-Заман. А затем она, стосковавшаяся по близким и родине, сказала: «Отошли меня вместе с моим мужем, царедворцем, чтобы я могла рассказать отцу мою повесть и поведать о том, что произошло у меня с бедуином, который продал меня купцу, и сообщить ему, что купец продал меня тебе, а ты выдал меня за царедворца после того, как освободил меня».
И Шарр-Кан ответил: «Пусть будет так!» А затем он взял свою дочь Кудьш-Факан и отдал ее нянькам и слугам и принялся готовить подать, которую он вручил царедворцу, приказав ему отправиться с девушкой и податью в Багдад.
И Шарр-Кан назначил ему носилки, в которых бы он сидел, а для девушки он назначил другие носилки. И царедворец ответил ему: «Слушаю и повинуюсь!» А ШаррКан снарядил верблюдов и мулов и написал письмо и отдал его царедворцу. Он простился со своей сестрой Нузхат-аз-Заман (а жемчужину он у нее отобрал и повесил ее на шею своей дочери на цепочке из чистого золота); и царедворец выехал в ту же ночь. И случилось так, что Дау-аль-Макан и с ним истопник вышли прогуляться возле шатра. И они увидели бактрийских верблюдов, нагруженных мулов и светильники и светящие фонари. И Дау-аль-Макан спросил об этих тюках и их владельце, и ему сказали: «Это подать Дамаска, и она едет к царю Омару ибн ан-Нуману, владыке города Багдада». — «А кто предводитель этого каравана?» — спросил Дау-аль-Макан. «Старший царедворец, что женился на девушке, которая преуспела в науке и мудрости», — сказали ему.
И тут Дау-аль-Макан горько заплакал и задумался, вспоминая свою мать, и отца, и сестру, и родину. «Нет больше здесь для меня места, — сказал он истопнику. — Я отправлюсь с этим вот караваном и пойду понемногу, пока не достигну родины». — «Я не был спокоен за тебя на пути из Иерусалима в Дамаск, так как же я спокойно отпущу тебя в Багдад! — воскликнул истопник. — Я буду с тобою вместе, пока ты не достигнешь свой цели!» — «С любовью и охотой», — ответил Дау-аль-Макан.
И истопник принялся снаряжать его и оседлал ему осла и положил на осла его мешок, а в мешок он сложил кое-какие запасы. И, затянув пояс, он приготовился и стоял, пока мимо него не прошли все тюки. А царедворец ехал на верблюде, и пешая свита окружала его. И Дау-аль-Макан сел на осла истопника и сказал истопнику: «Садись со мной», по тот отвечал: «Я не сяду, во буду служить тебе». — «Ты непременно должен немного проехать на осле», — воскликнул Дау-аль-Макан. И тот ответил: «Пусть будет так, если я устану». — «Ты увидишь, брат мой, как я вознагражу тебя, когда приеду к своим родным», — сказал Дау-аль-Макан. И они ехали непрерывно, пока не взошло солнце, а когда настало время полуденного отдыха, придворный приказал сделать привал. И путники спешились и отдохнули и напоили своих верблюдов, а затем он велел отправляться.
И через пять дней они достигли города Хама и остановились и пробыли там три дня… »
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят первая ночь
Когда же настала семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они провели в городе Хама три дня, а потом поехали и ехали беспрерывно до тех пор, пока не достигли другого города, в котором провели три дня, а затем они поехали и вступили в Диар-Бекр, и на них повеял ветерок Багдада. И Дау-аль-Макан вспомнил о своей сестре Нузхат-аз-Заман, об отце и о матери и подумал, как он вернется к отцу без сестры, и заплакал и застонал и начал жаловаться, и его печали усилились. И он произнес такие стихи:
«О други, доколь терпеть и медлить придется мне?
И нету ко мне от вас гонца, чтоб поведать мне.
Ведь дни единения так кратки, поистине!
О, если б разлуки срок короче мог сделаться!
Вы, за руку взяв меня, откиньте одежд покров —
Увидите, как я худ, но скрыть худобу хочу.
И если кто скажет мне: «Утешься!» — скажу ему:
«Клянусь, не утешусь я до дня воскресенья».
И истопник сказал ему: «Прекрати этот плач и стенания, мы близко от шатра царедворца». Но Дау-альМакан воскликнул: «Я обязательно должен говорить какие-нибудь стихи, быть может огонь в моем сердце погаснет». — «Ради Аллаха, — сказал истопник, — оставь печаль, пока не прибудешь в свою страну, а потом делай, что хочешь
21
Отзывы (0)