— "О господин мой, власть мужа у тебя в руках или у них в руках?" — спросила Зубейда. "Она в моих руках, но у меня ничего нет", — отвечал Ала-ад-дин. И Зубейда сказала: "Это дело легкое, и не бойся ничего, а теперь возьми эти сто динаров; и если бы у меня было еще, я бы, право, дала тебе то, что ты хочешь, но мой отец из любви к своему племяннику перенес все свои деньги от меня в его дом, даже мои украшения он все забрал. А когда он пришлет к тебе завтра посланного от властей… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что женщина говорила Ала-ад-дину: "А когда он пришлет к тебе завтра посланного от властей, и кади и мой отец скажут тебе: "Разводись!", спроси их: "Какое вероучение позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" А потом ты поцелуешь кади руку и дашь ему подарок, и каждому свидетелю ты также поцелуешь руку и дашь десять динаров, — и все они станут говорить за тебя. И когда тебя спросят: "Почему ты не разводишься и не берешь тысячу динаров, мула и одежду, как следует по условию, которое мы с тобою заключили?", ты скажи им: "Для меня каждый ее волосок стоит тысячи динаров, и я никогда не разведусь с нею и не возьму одежды и ничего другого". А если кади скажет тебе: "Давай приданое!", ты ответь: "Я сейчас в затруднении"; и тогда кади со свидетелями пожалеют тебя и дадут тебе на время отсрочку".
И пока они разговаривали, вдруг посланный от кади постучал в дверь, и Ала-ад-дин вышел к нему, и посланный сказал: "Поговори с эфенди, (276) твой тесть тебя требует".
И Ала-ад-дин дал ему пять динаров и сказал: "О пристав, какой закон позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" — "По-нашему, это никак не допускается, — ответил пристав, — и если ты не знаешь закона, то я буду твоим поверенным". И они отправились в суд, и кади спросил Ала-ад-дина: "Почему ты не разводишься и не берешь того, что установлено по условию?" И Ала-ад-дин подошел к кади и поцеловал ему руку и, вложив в нее пятьдесят динаров, сказал: "О владыка наш, кади, какое учение позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром, против моей воли?" "Развод по принуждению не допускается ни одним толком из толков мусульман", — отвечал кади. А отец женщины сказал: "Если ты не разведешься, давай приданое — пятьдесят тысяч динаров". — "Дайте мне отсрочку на три дня", — сказал Ала-ад-дин; а кади воскликнул: "Срока в три дня недостаточно! Он отсрочит тебе на десять дней!"
И они согласились на этом и обязали Ала-ад-дина через десять дней либо отдать приданое, либо развестись.
И он ушел от них с таким условием и взял мяса и рису, и топленого масла, и всего, что требовалось из съестного, и отправился домой и, войдя к женщине, рассказал ей обо всем, что с ним случилось. "От вечера до дня случаются чудеса, — сказала ему женщина, — и от Аллаха дар того, кто сказал:
Будь же кротким, когда испытан ты гневом,
Терпеливым — когда постигнет несчастье,
В ваше время беременны ночи жизни
Тяжкой ношей, — они ведь рождают диво"
А потом она поднялась и приготовила еду и принесла скатерть, и они стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться; а после этого Ала-ад-дин попросил ее сыграть какую-нибудь музыку, и она взяла лютню и сыграла музыку, от которой развеселится каменная скала, и струны взывали в помещении: "О любимый", и женщина пела и заливалась.
И так они наслаждались, шутили и веселились и радовались, — и вдруг постучали в ворота.
И женщина сказала Ала-ад-дину: "Встань посмотри, кто у ворот"; и он пошел и открыл ворота и увидел, что перед ним стоят четыре дервиша. "Чего вы хотите?" — спросил он их; и дервиши сказали: "О господин, мы дервиши из чужих земель, и пища нашей души — музыка и нежные стихи. Мы хотим отдохнуть у тебя сегодня ночью, до утра, а потом пойдем своей дорогой, а тебе будет награда от Аллаха великого. Мы любим музыку, и среди нас нет никого, кто бы не знал наизусть касыд, стихов и строф". — "Я посоветуюсь", — сказал им Ала-ад-дин и вошел и осведомил женщину, и она сказала: "Открой им ворота!"
И Ала-ад-дин открыл дервишам ворота и привел их и посадил и сказал им: "Добро пожаловать!", а затем он принес еду; но они не стали есть и сказали: "О господин, наша пища — поминание Аллаха в сердцах и слушание певиц ушами, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Желаем мы одного: чтоб встретились мы с тобой, есть-то особенность, животным присущая. Мы слышали у тебя нежную музыку, а когда мы вошли, музыка прекратилась. О, если бы увидеть, кто та, что играла музыку: белая или черная невольница или же дочь родовитых?" — "Это моя жена, — ответил Ала-ад-дин и рассказал им обо всем, что с ним случилось, и сказал: — Мой тесть наложил на меня десять тысяч динаров ей в приданое, и мне дали десять дней отсрочки". — "Не печалься, — сказал один из дервишей, и держи в мыслях только хорошее. Я шейх дервишской обители, и мне подчинены сорок дервишей, над которыми я властвую. Я соберу тебе от них десять тысяч динаров, и ты сполна выплатишь приданое, которое причитается с тебя твоему тестю. Но прикажи жене сыграть нам музыку, чтобы мы насладились и почувствовали бодрость, музыка для некоторых людей — пища, для некоторых — лекарство, а для некоторых — опахало".
А эти четыре дервиша были халиф Харун ар-Рашид, везирь Джафар аль-Бармак, Абу-Новас (аль-Хасан ибн Ханн) (277) и Масрур — палач мести; и проходили они мимо Этого дома потому, что халиф почувствовал стеснение в груди и сказал своему везирю: "О везирь, мы хотим выйти и пройтись по городу, так как я чувствую стеснение в груди". И они надели одежду дервишей и вышли в город и проходили мимо этого дома, и, услышав музыку, захотели узнать истину об этом деле.
И гости Ала-ад-дина проводили ночь в радости и согласии, обмениваясь словами, пока не настало утро, и тогда халиф положил сто динаров под молитвенный коврик, я они попрощались с Ала-ад-дином и ушли своею дорогою.
И женщина подняла коврик и увидела под ним сто динаров и сказала своему мужу: "Возьми эти сто динаров, которые я нашла под ковриком, дервиши положили их, прежде чем уйти, и мы не знали об этом".
И Ала-ад-дин взял деньги и пошел на рынок и купил на них мяса, и рису, и топленого масла, и всего, что было нужно.
А на другой день он зажег свечи и сказал своей жене: "Дервиши-то не принесли десяти тысяч динаров, которые они мне обещали. Это просто нищие".
И пока они разговаривали, дервиши вдруг постучали в ворота. И жена Ала-ад-дина сказала: "Выйди, открой им", — и Ала-ад-дин открыл ворота и, когда они вошли, спросил: "Вы принесли десять тысяч динаров, которые вы мне обещали?" — "О, ничего из них не удалось достать, — отвечали дервиши, — но не бойся дурного: если захочет Аллах великий, мы сварим тебе завтра химический состав (278). Прикажи твоей жене дать нам послушать музыку, от которой ободрились бы наши сердца, так как мы любим музыку".
И Зубейда сыграла им на лютне музыку, от которой Заплясала бы каменная скала, и они провели время в наслаждении, радости и веселье, рассказывая друг другу разные истории; и когда взошло утро и засияло светом и Заблистало, халиф положил под коврик сто динаров, а потом они простились с Ала-ад-дином и ушли своей дорогой.
И они продолжали ходить к нему таким образом в течение девяти вечеров, и каждый вечер халиф клал под коврик сто динаров. А когда подошел десятый вечер, они не пришли, и причиною их отсутствия было то, что халиф послал за одним большим купцом и сказал ему:
"Приготовь мне пятьдесят тюков тканей, которые привозят из Каира… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому купцу: "Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров. Напиши на каждом тюке, сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба".
И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал рабу таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и написал письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца Ала-аддина, и сказал рабу: "Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то квартал, где дом старшины купцов, и спроси, где господин Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом".
И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и отправился.
Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то он отправился к ее отцу и сказал ему: "Идем сходим к Ала-ад-дину, чтобы развести с ним дочь моего дяди"; и они вышли и пошли с ним и отправились к Ала-ад-дину.
А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них пятьдесят тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: "Чьи это тюки?" — "Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, — ответил раб. — Его отец собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на него напали арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал ему со мною мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин". — "Это мой зять, и я проведу тебя к его дому", — сказал отец девушки.
А Ала-ад-дин сидел в своем доме сильно озабоченный, и вдруг постучали в ворота. "О Зубейда, — сказал Ала-аддин, — Аллах лучше знает! Поистине, твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали". — "Выйди и посмотри, в чем дело", — сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился и открыл ворота и увидел своего тестя — старшину купцов, отца Зубейды, и абиссинского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на муле.
И раб спешился и поцеловал ему руки, и Ала-ад-дин спросил его: "Что ты хочешь?" И раб сказал: "Я раб господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, сына Шамс-ад-дина, старшины купцов в земле египетской, и его отец послал меня к нему с этим поручением", — и он подал ему письмо; и Ала-ад-дин взял его и развернул, и увидел, что в нем написано:
"О посланье, когда увидишь любимых,
Поцелуй ты сапог и пол перед ними.
Дай отсрочку, не будь ты с ними поспешен,
Ведь и дух мой у них в руках и мой отдых, После совершенного приветствия и привета и уважения от Шамс-ад-дина его сыну Абу-ш-Шамату. Знай, о дитя мое, что до меня дошла весть об убиении твоих людей и ограблении твоего имущества и поклажи, и я послал тебе вместо нее эти пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью шубу, и таз и кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги — выкуп за тебя, о дитя мое, и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живется хорошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими приветами. И дошло до меня, о дитя мое, что тебя сделали заместителем у девушки Зубейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят тысяч динаров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом".
Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему тестю, сказал ему: "О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров — приданое за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся ими: прибыль будет твоя, а основные деньги верни мне". — "Нет, клянусь Аллахом, я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись с ней", — отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они с тестем вошли в дом, после того как туда внесли поклажу.
И Зубейда спросила своего отца: "О батюшка, чьи это тюки?" И он отвечал ей: "Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа, их прислал ему его отец вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе".
И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде ее приданое; и тогда юноша, ее двоюродный брат, сказал: "О дядюшка, пусть Ала-ад-дин разведется с моей женой"; но ее отец ответил: "Это уже больше никак не удастся, раз власть мужа в его руках".
И юноша ушел огорченный и озабоченный, и слег у себя дома, больной, и было в этом исполнение его судьбы, и он умер.
Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он пошел на рынок и взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топленого масла, и устроил пир, как и всякий вечер, и сказал Зубейде: "Посмотри на этих лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание". — "Ты сын старшины купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же быть бедным дервишам?" — сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул: "Аллах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им ворот, когда они придут к нам!" — "Почему? — сказала Зубейда. — Ведь благо пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали нам под коврик сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут".
И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин сказал: "О Зубейда, начни, сыграй нам музыку". И вдруг постучали в ворота. "Встань посмотри, кто у ворот", — сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел и открыл ворота и увидел дервишей. "А, добро пожаловать, лжецы, входите!" — воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принес им скатерть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.
А после этого они сказали ему: "О господин наш, наши сердца заняты тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?" — "Аллах возместил нам превыше желания", — ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: "Клянемся Аллахом, мы за тебя боялись".
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят девятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали Ала-ад-дину: "Клянемся Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках не было денег". — "Ко мне пришла помощь от моего господа, и мой отец прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каждый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз и кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир, и жена моя мне принадлежит по праву, и хвала Аллаху за все это", — ответил Ала-ад-дин.
А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар наклонился к Ала-ад-дину и сказал ему: "Соблюдай пристойность: ты находишься в присутствия повелителя правоверных". — "Что я сделал непристойного в присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?" — спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Тот, кто разговаривал с тобой и поднялся, чтобы исполнить нужду, — повелитель правоверных, халиф Харун ар-Рашид, а я — везирь Джафар, а это — Масрур, палач мести, а это Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри: на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?" — "Сорока пяти дней", — ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Твои тюки отняли у тебя только десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти десять дней?" — "О господин мой, откуда же это пришло ко мне?" — спросил Ала-ад-дин. "От халифа, повелителя правоверных, по причине его крайней любви к тебе", — ответил Джафар.
И пока они разговаривали, халиф вдруг вошел к ним. И Ала-ад-дин поднялся и поцеловал перед ним землю и сказал: "Аллах да сохранит тебя, о повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит людей твоих милостей и благодеяний!" — "О Ала-ад-дин, — молвил халиф, — пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего благополучия". И Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего существующего, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны в комнате: "О любимый!"
И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда наступило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: "Завтра приходи в диван" (279), и
Ала-ад-дин ответил: "Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, если захочет Аллах великий и ты будешь в добром здоровье!" Ала-ад-дин взял десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошел с ними на другой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг вошел в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:
"Приветствует пусть удача тебя в день всякий
С почетом, хоть завистник недоволен.
И будут дни твои всегда пусть белы,
А дни врагов твоих да будут черны".
"Добро пожаловать, о Ала-ад-дин", — сказал халиф и Ала-ад-дин ответил: "О повелитель правоверных, пророк — да благословит его Аллах и да приветствует! — принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что есть на них, — подарок тебе от меня"
66
Отзывы (0)