Хорошо было за городом! Стояло лето. Золотилась рожь, зеленел овёс, сено было смётано в стога; по зелёному лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски — этому языку он выучился у матери. За полями и лугами тянулись большие леса, а в лесах были глубокие озёра. Да, хорошо было за городом!
Прямо на солнышке лежала старая усадьба, окружённая глубокими канавами с водой; от стен дома до самой воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными листьями во весь рост. В чаще лопуха было глухо и дико, как в самом густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Она должна была выводить утят, и ей это порядком надоело, потому что сидела она уже давно и её редко навещали — другим уткам больше нравилось плавать по канавам, чем сидеть в лопухах да крякать с нею.
Наконец яичные скорлупки затрещали.
— Пип! Пип! — запищало внутри.
Все яичные желтки ожили и высунули головки.
— Кряк! Кряк! — сказала утка.
Утята быстро выкарабкались из скорлупы и стали озираться кругом под зелёными листьями лопуха; мать не мешала им — зелёный цвет полезен для глаз.
— Ах, как велик мир! — сказали утята.
Ещё бы! Тут было куда просторнее, чем в скорлупе.
— Уж не думаете ли вы, что тут и весь мир? — сказала мать. — Какое там! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, в поле, но там я отроду не бывала!.. Ну что, все вы тут? — И она встала. — Ах нет, не все. Самое большое яйцо целёхонько! Да когда же этому будет конец! Я скоро совсем потеряю терпение.
И она уселась опять.
— Ну, как дела? — спросила старая утка, которая пришла её навестить.
— Да вот с одним яйцом никак не управлюсь, — сказала молодая утка. — Всё не лопается. Зато посмотри-ка на малюток! Просто прелесть! Все, как один, — в отца.
— А ну-ка покажи мне яйцо, которое не лопается, — сказала старая утка. — Наверняка это индюшечье яйцо. Вот точно так же и меня однажды провели. Ну и было же мне с этими индюшатами хлопот, скажу я тебе! Никак не могла заманить их в воду. Уж я и крякала, и толкала — не идут, да и только! Ну-ка, покажи яйцо. Так и есть! Индюшечье! Брось его да ступай учи деток плавать!
— Посижу уж ещё! — сказала молодая утка. — Столько сидела, что можно и ещё посидеть.
— Как угодно! — сказала старая утка и ушла.
Наконец лопнуло и большое яйцо.
— Пип! Пип! — пропищал птенец и вывалился из яйца.
Но какой же он был большой и гадкий!
Утка оглядела его.
— Ужасно велик! — сказала она. — И совсем не похож на остальных! Уж не индюшонок ли это, в самом деле? Ну да в воде-то он у меня побывает, силой да загоню!
На другой день погода стояла чудесная, зелёный лопух был залит солнцем. Утка со всею своею семьёй отправилась к канаве. Бултых! — и она очутилась в воде.
— Кряк! Кряк! — позвала она, и утята один за другим тоже побултыхались в воду. Сначала вода покрыла их с головой, но они сейчас же вынырнули и отлично поплыли вперёд. Лапки у них так и работали, и даже некрасивый серый утёнок не отставал от других.
— Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Вон как славно гребёт лапками! И как прямо держится! Нет, мой он, мой родненький... Да он вовсе и не дурён, как посмотришь на него хорошенько. Ну, живо, живо за мной! Сейчас я введу вас в общество, представлю вас на птичьем дворе.
Только держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да берегитесь кошек!
Скоро добрались и до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум! Два утиных семейства дрались из-за одной головки угря, а кончилось тем, что головка досталась кошке.
— Вот видите, как бывает на свете! — сказала утка и облизнула язычком клюв — она и сама была не прочь отведать угриной головки. — Ну-ну, шевелите лапками! — сказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех. Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у неё на лапке красный лоскут. Как красиво! Это высшее отличие, какого только может удостоиться утка. Это значит, что её не хотят потерять, — по этому лоскуту её узнают и люди и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вовнутрь! Благовоспитанный утёнок должен выворачивать лапки наружу, как отец и мать. Вот так! Смотрите! Теперь наклоните голову и скажите: «Кряк!»
Так они и сделали. Но другие утки оглядели их и сказали громко:
— Ну вот, ещё целая орава! Как будто нас мало было? А один-то какой безобразный! Уж его-то мы не потерпим!
И сейчас же одна утка подлетела и клюнула его в затылок.
— Оставьте его! — сказала утка-мать. — Ведь он вам ничего не сделал!
— Положим, но он такой большой и странный! — ответила чужая утка. — Ему надо задать хорошенько.
— Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутом на лапе. — Все славные, вот только один... Этот не удался! Хорошо бы его переделать!
— Это никак невозможно, ваша милость! — ответила утка мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце. А плавает он не хуже, смею даже сказать — лучше других. Я думаю, со временем он выровняется и станет поменьше. Он слишком долго пролежал в яйце, оттого и не совсем удался. — И она почесала у него в затылке и огладила пёрышки. — К тому же он селезень, а селезню красота не так уж нужна. Я думаю, он окрепнет и пробьёт себе дорогу.
— Остальные утята очень, очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте как дома, а найдёте угриную головку, можете принести её мне.
Вот утята и устроились как дома. Только бедного утёнка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и дразнили решительно все — и утки и куры.
— Больно велик! — говорили они.
А индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, подлетел к утёнку, поглядел на него и сердито залопотал; гребешок у него так и налился кровью.
Бедный утёнок просто не знал, что ему делать, куда деваться. И надо же ему было уродиться таким безобразным, что весь птичий двор смеётся над ним!..
Так прошёл первый день, а потом пошло ещё хуже
990
Отзывы (0)