Еруслан Лазаревич

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было много во дворце князей, бояр и разных вельмож. Один был придворный, которого звали Лазарь Лазаревич, а жену его звали Устиньей.
Родился у них сын, его прозвали Еруслан Лазаревич. Еруслан Лазаревич был маленький очень красивый. Его мать, бывало, выкупает, в колыбель положит, а он лежит хрусталь — хрусталем. Она не нарадуется, его поцелует и в щечки, и в глазки, а в губки три раза. Еруслан Лазаревич рос не по дням, а по часам, оказал свою силу богатырскую в полтора года: порвал шелковый полог и сломал стальную колыбель.
Когда сравнялось Еруслану Лазаревичу лет четырнадцать, он стал ходить на боярский двор, с боярскими детьми шутки шутить. Как хватит за руку — руки нет, хватит за ногу — ноги нет. А кого по щеке легонько ударит, тот припадет к земле.
Не понравились боярам шутки Еруслановы. Они стали жаловаться царю. Царь призвал Лазарь Лазаревича и говорит:
— Вышли своего сына из моего государства, чтобы духа его здесь не было, за его шутки нехорошие.
Лазарь Лазаревич заплакал, идет. Еруслан Лазаревич увидел из окна высокого терема и быстро выскочил навстречу ему и говорит:
— Драгоценный мой родитель Лазарь Лазаревич, что вы так запечалились, повесили свою буйную голову на груди белые?
— Эх, чадо мое милое, как же мне не гориться, не печалиться, не видали горя, теперь у нас горюшко большое.
— Какое?
— Царь велел тебе выехать из государства, чтобы духу твоего не было, за твои шутки нехорошие.
А Еруслан говорит:
— Это не горе, а радость, одна беда — нету под меня коня богатырского. Любой конь, положу руку на хребет — он падает на колени, А Еруслан Лазаревич и раньше просился у отца странствовать, но тот не отпускал — единственный сын, жалко было, и коня подходящего нет.
Теперь делать нечего. Взял Еруслан Лазаревич белый шатер, плеточку ременную, уздечку шелковую, распрощался с отцом, с матерью, и пошел в путь-дорогу дальнюю, в дикую степь странствовать.
Шел он бархатными лугами и дремучими лесами. И вздумалось ему о коне:
— Где взять?
Не заметил Еруслан Лазаревич, как вышел на широкую дорогу, она вырыта конными рытвинами в колено. И не заметил он, как поравнялся с незнакомым человеком на рыжем коне.
Человек говорит:
— Здорово, Еруслан Лазаревич.
— Здорово, незнакомый человек. А откуда это видно, что я Еруслан Лазаревич?
 — Как же, я вас еще маленьким ребенком видел, я у вашего батюшки табун коней пасу тридцать три года в богатых лугах заповедных.
— Не будет ли у вас коня богатырского, а то я какому коню руку на хребет ни положу, всякий на колени падает.
Конюх отвечает:
— Есть конь — буря, по прозванию Вихрь, поймаешь — будет твой.
Шли они по дороге и вышли к хрустальному озеру. Лес кончился и на опушке стоит огромный дуб, раскинул свои ветви шатром. И от этого леса, глаз не охватит, лежала дикая степь бесконечная. Вот конюх и говорит:
— Еруслан Лазаревич, отдыхай под этим дубом, а завтра я сюда пригоню коней поить, и ты сам увидишь — он будет впереди бежать.
Конюх поехал, а он разбил белый шатер, постлал войлочек косятчатый, седелечко черкасское и лег спать.
Проснулся — солнце было уж под дубом. Подошел он к хрустальному озеру, умылся ключевой водой, утерся белым полотенцем и поджидает табун.
Вдруг видит он, как будто клубами пыль летит, он поднялся и смотрит — впереди конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь пышет, из ноздрей дым валит, из-под копыта искры летят.
Конь стал пить, грива на обе стороны развалилася, завилась вся кольцами.
Закипела в Еруслане Лазаревиче кровь молодецкая, он подбежал к коню быстро, как летящая стрела из тугого лука. Подбежал, дал ему по гребню изо всей силы — конь как пил, так и пьет, будто не заметил.
Еруслан Лазаревич постлал войлочек косятчатый, на этот войлочек положил седелечко черкасское, подтянул подпругами, уздечку набросил шелковую, плеточку взял ременную, взмахнул — и на коня.
Конь как будто почуял хозяина или седока, пошел степенным шагом, а сам храпит, как лютый зверь, ушами водит, копытами бьет.
По щоточки в землю погружается, а когда щоточки отряхивает, за две версты камешки выкидывает.
Еруслан Лазаревич глянул, а табун еще пьет, далеко конь уехал. Он остановился, стал поджидать.
Когда подъехал конюх, Еруслан Лазаревич отблагодарил его, достал ему несколько монет Золотых, распрощался и поехал.
Едет и размышляет сам с собой:
— Что это за имя коню — Вихрь? Дай, я назову его Аршавещий.
Размахнул ладонь, потрепал его по крутой шее.
— Конь ты мой возлюбленный, имя тебе Аршавещий, буду я тебя холить и беречь, ты меня носи по дремучим лесам и диким степям, ты меня признай как молодого хозяина.
Ехали они лесами и полями и наехали на белый шатер, у этого шатра стоял рыжий конь и ел белоярую пшеницу. Он спрыгнул у пустого коня. Аршавещий стал есть белоярую пшеницу, а тот конь отошел и стал щипать шелковую травушку, зеленую муравушку. Еруслан Лазаревич зашел в белый шатер, там лежит спящий богатырь.
 Еруслан Лазаревич хотел его убить, да говорит сам себе:
— Не честь, не слава доброму молодцу, русскому богатырю убить сонного, что мертвого. Дай, я лягу на другой конец шатра и сосну. Он лег и заснул.
Просыпается богатырь, хозяин шатра, глядит: неизвестный богатырь спит в его шатре, а неизвестный конь ест белоярую пшеницу, а его конь ест шелковую траву. Он выхватил меч, хотел отрубить голову, хотел убить Еруслана, да тоже подумал:
— Не честь мне убивать сонного, что мертвого. Дай-ка я его разбужу.
Разбудил и начал придираться, и назвал Еруслана Лазаревича мерзавцем, а он сел, глядит богатырю прямо в глаза и говорит:
— Нехороший ты человек и негостеприимный. А вот мы, русские, так не делаем. Ты бы меня раньше напоил, накормил, расспросил, кто я, откуда, а потом мы бы сели на своих коней, поехали в дикую степь, обернули бы свои дальномерные копья тупыми концами и вдарили бы друг другу в груди, и было бы видно, как на ладони, кто из нас мерзавец , ты, аль я.
Убедил Еруслан Лазаревич того богатыря, он извинился, сразу так и сделал, пригласил его к столу, поели, попили, поговорили. Сели на добрых коней и поехали в дикую степь. Это не два вихря разметаются, не два орла разлетаются, а два богатыря на своих добрых конях в дикой степи разъезжаются.
Разъехались они далеко, обернули свои долго-мерные копья тупыми концами и ударили друг друга в груди. Получился гром и сверкнули будто молнии (они в латах оба).
Неизвестный богатырь вывалился из седла, как овсяный сноп, а Аршавещий притиснул его левым копытом к земле.
Еруслан Лазаревич соскочил со своего коня, поспешно поднимает богатыря, обнял, поцеловал и спрашивает:
— Ну, кто мерзавец? Ты, аль я?
Тот богатырь отвечает:
— Я богатырь персидской земли, ты мой будешь названный больший брат. Биться никогда не будем, а если будем, то на кого ты, на того и я.
А Еруслан Лазаревич говорит:
— Я русский богатырь, буду биться за русский народ и за русскую землю.
Так они взяли своих коней в повода и пошли.
Дошли до шатра, выпустили коней, дичь убили, обед сварили. Еруслан у богатыря погостил недель пять или шесть, а то и более.
Распростился и поехал.
Еруслан ехал месяц, два, три. Наехал на белый шатер, входит, в нем сидят три сестры.
Две за ручной работой: одна вышивает золотом и серебром по малиновому бархату, другая нижет крупный жемчуг, будто на ожерелье, третья готовит обед.
Большая сказала:
 — Милости просим.
Средняя сказала:
— Рады незваному гостю.
Младшая сказала:
— Просим к столу на хлеб, на соль. Ну, он не стал отказываться — пообедал с ними, посидели, поговорили.
Он пригласил их всех трех в заповедных дугах пройтись.
Большая и средняя отказались, а меньшая пошла. Идут они по дикой степи, он и спрашивает:
— &mdсть ли на свете такой храбрый богатырь, как Еруслан Лазаревич?
И показывает на свои белые груди.
— Я видеть не видела, а слыхать слыхала. Есть богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка; мимо него зверь не проскакивал, птица не пролетывала, а богатырь тем более никогда не проезживал.
Немного молчания, идут они дальше. Он и спрашивает:
— Есть ли на свете такая красавица, как вы? Она опустила глаза вниз и ответила, -так речь и полилась, как ручеек зажурчал:
— Что я за красавица?! Я перед красавицей, как темная ночь перед днем.
— А где же есть краше тебя?
— Я видеть не видела, а слышать слышала, что у царя Вахрамея есть дочь Настасья Вахрамеевна, вот, действительно, красавица. Она свежа, как вешний цвет, ростом она, как пальма высокая, ходит, как лебедь в вольных водах плывет, грудь ее, как пена морская, щеки ее, как огненные ананеты , губы ее, как розы, рдеют, в глазах ее огонь горит, в косе месяц блестит, свет белый затмевает, а ночью землю освещает. Станом она становитая, на деле деловитая, походка часта и речь густа, посмотрит, как златом подарит.
Закипела у Еруслана Лазаревича кровь молодецкая: умереть, а Настасью Вахрамеевну поглядеть. Походили, погуляли, возвратились в шатер. Он у них погостил неделю или поболее, поблагодарил за хлеб, за соль, вышел, подошел к Аршавещему. Меньшая сестра вышла проводить. Жалко больно ей. У нее две алмазные слезинки выкатились из глаз. А он наклонился в седле и сказал ей шёпотом несколько слов, чтоб птицы небесные не подслушали, а ветры буйные не разнесли слов его:
— Не плачь, красавица, жив буду — вернусь