В те дни, когда верблюды вести разносили, блохи цирюльниками служили, а я хоть и был мал, колыбель своей матери качал, в одном царстве жили муж и жена. Звали их Хылы и Дылы. У каждого из них был рот, да не было языка, никому они не намекали даже, что у него бровь над глазом, боялись обидеть и муравья. Вот потому-то их любили во всем городе и никто не говорил «два» , когда муж и жена говорили «один». Не желая быть кому-нибудь в тягость, они говорили: «Еда без хлопот, голова без забот» — и варили обед в сковородке, а ели из крышки. Так и сводили концы с концами.
Не зарились Хылы и Дылы ни на деньги, ни на скот, и только одной милости просили у Аллаха: очень хотели они ребенка, чтобы порадовал их, чтобы бьшо кому полить им воду на руки в старости.
Но что только они ни делали, каких обетов ни давали, сколько ни постились, Аллах не внял их мольбам.
Однажды, пока Хылы собирал дрова и щепки, Дылы разожгла тындыр, испекла хлеб. Бьшо это в канун Рамазана. Приготовив тесто, она сделала чуреки и поставила их в духовку, сделала пирожки и положила их на поднос. На дне мешка осталась горсточка муки. Но не бьшо у Дьшы простокваши, чтобы сделать похлебку, а выбрасывать жалко. Стала она думать, что бы ей еще испечь. И тут ей на ум пришло такое, что она окликнула мужа: «Хылы!»
Муж повернул голову:
— Что еще у тебя там, беспокойная Дьшы?
— А что может быть у меня, эфенди? Годы наши проходят, дела земные кончаются, и мы стоим уже по пояс в земле. Аллах не дал нам ребенка, но не будем терять надежды. Ведь и сухому дереву даруют зеленую кровь! А что, если я, прочитав молитву, раскатаю тесто и вылеплю куколку? Тело пусть будет от нас, а душа от Аллаха… Сколько уж мы средств испробовали, попробуем и это. Если же ветки, на которые мы опираемся, сломаются, значит, не судьба нам.
Ее слова очень понравились мужу:
— Ну и умница же ты, жена моя! Делай, как задумала. Может, Аллах пошлет наконец нам дитя. Только помни: лепить надо так, чтобы лицо бьшо впереди, затылок позади, а руки и ноги прямые.
Это наставление мужа очень обидело жену:
— Стыдно мне слушать такие слова, Хылы. Ни один человек не пожалеет хлеба для сына, и я все сделаю, как надо. Но ведь брови и глаза из теста не слепишь. Ты говорил, я слушала, послушай и ты меня. Придется тебе сейчас пойти на базар: для румяных щек нужны яблоки, для алых губ — вишни. Купи еще карандаш — пусть будут брови его черными. Купи изюму — пусть глаза его будут сладкими. Нашего ума и нрава ребенку, конечно, хватит. Но ведь сыну нужно не одну, а две пригоршни ума, а дочери хоть горсточку лукавства. А все это на базаре не купишь и в сумку не положишь… Ум можно найти только у Кельоглана, лукавство — у дочки падишаха… Что сможешь — возьми, что не сможешь взять — укради. Как сумеешь!
Что мог ответить Хылы на эти мудрые слова? Пошел на базар, приговаривая: «Дай-ка, сосед, да пометь на стене» , — стал платить и брать.
Дьшы уже стала у квашни, сделала тесто, положила в печь. И появился ребенок… Нельзя бьшо наглядеться на него, так и хотелось расцеловать его лицо, глаза, руки, ноги. У супругов наших рот растянулся до ушей. Еще немного, и умерли бы они от радости, но Аллах сохранил их. Забросили все свои дела, забыли заботы, все время стоят возле сына. То жена шепнет:
— Хылы, сказать тебе что-то? Ребенок смотрит на меня.
То муж:
— А тебе сказать? Он улыбается мне.
Наконец вернулся к ним разум, и стали они думать, какое бы имя дать сыну, но никак не могли выбрать. А пока они думали да горевали, вдруг заговорил сам ребенок:
— Пусть мое имя будет Чытчытыл-бей.
Тут оба опять ума лишились. И один хочет взять ребенка на руки, и другой, и один его к себе тянет, и другой. И уж как это получилось, никто не знает, только левая рука Чытчытыл-бея оказалась у Хылы, правая — у Дьшы, а сам он без рук, без крыльев, упал в кувшин с молоком… Молоко вылилось на пол, мать и отец стали рвать на себе волосы.
Услышал их вопли соловей и, подлетев к ним, сел на ветку розы:
— О Хылы, Хылы, о беспокойная Дьшы! Уж не мир ли разрушается, уж не очутились ли вы с сорока сиротами в пещере! Почему рвете на себе волосы?
Они, плача и всхлипывая, сказали ему:
— Не спрашивай, соловей, не спрашивай! Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол; кому же рвать волосы, как не нам?
Услышал это соловей и так горестно застонал, что загорелись даже горы и камни. От его вздохов розовая ветка вся покрылась шипами.
— О соловей, соловей! — спросила она. — Я — роза твоя, цвет твой. Почему ты так горестно стонешь?
Соловей ответил:
— Не спрашивай, роза моя, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец и мать рвут на себе волосы. Кому же вздыхать, как не мне?
Услышала жалобы соловья роза, побледнела, поблекла и лишилась цвета и запаха.
Заметил это тополь, склонился к розовой ветке и коснулся ее своими ветвями:
— Розовая ветка, розовая ветка! Ты алая в этом мире, ты зеленая в этом мире! Почему же ты увяла, побледнела?
Ветка ответила:
— Не спрашивай, тополь, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец и мать рвут на себе волосы, стоны соловья зажгли горы и камни, а может ли роза разлучиться с соловьем? Вот я и потеряла свой запах!
Услышал ее слова тополь, и засохли его ветки, опали его листья.
Увидел это источник:
— О тополь, серебристый тополь! Что с тобой? Лето еще не прошло, осень еще не настала, а ветки твои уже засохли и потерял ты листья!
Печаль тополя была так сильна, что согнулся он до земли:
— Не спрашивай, источник, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец, мать его рвут на себе волосы, стоны соловья зажгли горы, камни, розовая ветка потеряла свой цвет и запах… А я теряю свои зеленые листья!
Пастуший источник, услышав жалобы тополя, заплакал кровавыми слезами.
А в то самое время Кельоглан с посохом в руке шел за водой к источнику. Как увидел, что бьет кровь из источника, застыла у него кровь в жилах.
— Источник, источник, печальный источник! Огонь какого Керама зажег тебя, отчего ты истекаешь кровью? — спросил он.
Источник ответил:
— Не спрашивай, Кельоглан, не спрашивай! Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, стоны соловья зажгли горы и камни, розовая ветка потеряла свой цвет и запах, даже тополь стал ронять свои ветки, листья… Я же плачу кровавыми слезами.
Услышав это, Кельоглан так ударил своим посохом по камню, что сломал его, и так заплакал, что глаза его стали двумя источниками.
Увидел это старый пастух.
— О Кельоглан, о плешивый оглан, — сказал он. — Человек даже топором не бьет по камню, а ты ударяешь по нему своим посохом. Что случилось, почему ты так льешь слезы?
Кельоглан закрыл глаза и заговорил:
— Не спрашивай, почтенный пастух, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком. И вот плачу я, что могу остаться без бея, без эфенди. Молоко вылилось на пол: плачу я, что останусь без сливок и молока. Хылы и Дьшы рвут на себе волосы — плачу я, что задумают они и со мной такое проделать… Стоны соловья зажгли горы и камни — плачу, как бы не перекинулся огонь на наши поля… Роза утеряла свой цвет и запах — плачу я, что к празднику не достану розового масла… У серебристого тополя осыпались листья, засохли ветки — плачу я, что не укроюсь больше в его тени… Из пастушьего источника бьет не вода, а кровь — плачу я, что не попробую теперь студеной чистой
воды. Видишь, сколько бед упало на мою голову
Отзывы (0)