Не сумеешь — голову на кол велю насадить!
Совсем запечалился Палко, говорит королю:
— Великий король, вели уж сразу мне голову рубить, на кол насадить, потому как место то вспахать я могу, гречихой засеять тоже могу, но как возможно, чтобы в ту же ночь и взошла она, и заколосилась, и созрела тоже?
— Молчи, больше ни слова! — закричал король гневно. — Ступай обратно в темницу. Казнить тебя и завтра утром не поздно будет, щенок ты паршивый.
Вернулся Палко в темницу, сидит, горюет, слезы льет да себя корит: зачем мать родную одну оставил. Плачет Палко, убивается и не видит, что тайная дверка открылась, младшая королевна уже в темнице. Подбежала она к Палко, обнимает его, целует, ласкает и такие слова Говорит:
— Не горюй, милый Палко, не плачь, не так велика беда твоя! Бери-ка вот этот кнут с золотым наконечником, ступай через потайной ход на вчерашнее место и трижды ударь кнутом оземь, да посильнее, чтобы гул прошел по земле и по небу. Тогда все бесы, какие есть на земле и под землей тоже, прибегут к тебе. Ты им дело свое расскажи, прочее — не твоя забота.
Палко все сделал, как ему королевна наказывала. Когда в третий раз щелкнул кнутом, собралась бесов рать несметная — на земле и яблоку негде упасть, небо совсем почернело, звезд не видно.
— Что прикажешь, господин Палко? — спрашивает старейшина ихний.
Рассказал ему Палко про свою беду.
— Не печалься, — сказал старший бес, — ступай домой да спать ложись.
Вернулся Палко в темницу и опять с королевной проговорил до утра.
А бесы тем временем за дело взялись; мигом землю вспахали, засеяли, еще и не всю с бороною прошли, а поле зазеленело; только зазеленело — подниматься стало; только поднялось, как уже и вызрело; едва вызрело — урожай сняли, обмолотили; обмолотить не успели, а уж и смололи — раз-два, готова мука гречишная для мамалыги; тотчас котел приволокли из преисподней, огромнющий, больше церкви. Поленницу, что вчера сложили, вмиг подожгли, котел над огнем подвесили; варится варево, булькает, оглянуться не успели — мамалыга готова; подскакивает тут супруга самого Сатаны с мешалкою, да такой, что и за балку большую сошла бы, в другой руке ложка деревянная и того больше; сняли котел с огня, Сатаниха помешала варево, примяла сверху, охлопала; опять повесили котел, вот уж донышко подгорать начало, отстала от стенок гречишная мамалыга — готова! Перевернули бесы котел, вывалили гору мамалыжью прямо на землю.
Не успел петух прокричать, а они уж управились — и давай бог ноги, мигом умчались все в преисподнюю.
Только-только утро настало, король уже на ногах, спешит на крылечко, поглядеть, как там у Палко дела. Увидел во дворе гору мамалыги, так и грянулся оземь; шесть ведер огромных, из каких лошадей поят, на него вылили, едва в чувство привели.
Оклемался король самую малость, приказал с барабаном пройти по всем улицам, созвать народ, чтобы мамалыгу убрали со двора. Тут, ясное дело, долго просить не пришлось: бедняки со всех ног на королевский двор бросились, каждый набрал мамалыги, сколько унести мог: растащили по домам быстро, на крыльях летели. Всю мамалыгу разобрали, даже землю выскребли, где она лежала. Тогда призвал король Палко и говорит:
— Ладно, парень, перехитрил ты меня, да только рано обрадовался. Знаю ведь, что не сам ты сделал все, но так и быть, сделано так сделано. А теперь раскрой уши пошире. Завтра утром пойдешь на конюшню, увидишь там вороного скакуна, да вороную кобылу, да двух кобылок игреневых, да серую кобылку, совсем молоденькую. До тех пор объезжать их будешь, пока пеною не покроются. Но уж не взыщи, коли не сумеешь справиться. Тогда быть твоей голове на колу.
Обрадовался Палко: лошадей он не видал, что ли, дело-то нехитрое. Даже словечка не сказал королю, веселый, сам побежал в темницу. Скоро по тайному ходу и королевна явилась.
— Вижу, — говорит, — веселый ты нынче, Палко. А ведь тут-то и пришла пора тебе горевать да плакать. До сих пор все за тебя бесы делали, а завтра средь бела дня нельзя им выйти будет, чтоб тебе помочь.
Палко ей отвечает:
— Неужто ты, душа моя, думаешь, что я без них с лошадьми не совладаю?
— Ах, Палко, милый, знаешь ли ты, что вороной скакун — это родитель мой злобный, вороная кобыла — мать моя колдунья, две кобылки игреневые — мои лиходейки сестры, а серая кобылка молоденькая — я сама? Только ты на порог ступишь, мы все так лягаться начнем, что тебе небо с овчинку покажется! Но ты все ж не бойся, слушай меня: там за дверью прут железный стоит; как бы ни лягали тебя, ты до этого прута дотянись; рук не жалей — колоти им лошадей до тех пор, пока не уймутся. Только меня не бей, Палко, любимый мой, я тебя не стану лягать, только вид сделаю, будто лягаюсь. Вот тебе и узда медная, по очереди взнуздаешь нас, а там уж дело твое.
С тем и распрощалась с Палко младшая королевна, наказала ему выспаться хорошенько и уж завтра глядеть в оба глаза.
Послушался Палко ее совета, лег и заснул как убитый. А как забрезжил рассвет, встал и пошел на задний двор, к конюшне. Уж издали слышно было: там они, кони чистопородные, ржут, копытами бьют, танцуют. Ох, Палко, держись, сейчас дадут тебе жару! Открыл он ворота, а кони, все пять, ну лягать его, у бедняги искры из глаз посыпались. Да только он был парень не промах: изловчился, прут железный схватил и на жеребца вороного кинулся; дубасит его, колотит почем зря. Не выдержал наконец вороной, упал, ясли грызет от боли и злобы. Взнуздал его Палко уздою медною, птицей взлетел ему на спину, жеребец — за порог и помчался быстрее вихря. Скакал, скакал, весь пеной покрылся, тут Палко его назад повернул, в конюшню завел.
Так же с вороной кобылой случилось и с двумя молодыми кобылками игреневыми; когда же до серой кобылки дело дошло, он ее бить не стал, по настилу да по яслям прутом колотил понарошку и кричал громким голосом. Она, конечно, недолго артачилась.
— Слышишь, — говорит жеребцу вороная кобыла, — говорила же я тебе, что выдала нас кобылка серая, дрянь несчастная. Из-за нее муки адские принять нам пришлось, ну теперь-то они поплатятся оба.
Услышал Палко эти слова, шепчет серенькой в самое ухо:
— Слышала ты, что твоя мать говорит?
— Слышала, слышала. Прыгай, Палко, в седло, и помчимся отсюда ветра быстрей, здесь нам не будет житья, изведут они нас.
Ух и помчались они! Ноги кобылки молоденькой земли не касались, летела она птицы быстрее, ветра быстрее, даже мысли быстрее, через долы и горы, через леса и поля, через реки, озера, моря; семь дней, семь ночей дух не переводя скакала. На восьмой день сказала:
— Оглянись-ка, Палко, что ты там видишь?
— Орла вижу могучего, из клюва огонь полыхает, вслед за нами летит.
— Так знай же: это отец мой, он вот-вот нас догонит. Слушай, я сейчас перекувырнусь через голову и стану гречишным полем, а ты перекувырнешься — сторожем на том поле станешь. Если спросит отец, не видал ли ты парня на молодой кобылке серой масти, скажи, что видел, когда в поле этом гречиху сеяли.
Так все и вышло. Орел подлетел к Палко-сторожу, спрашивает:
— Эй, землячок, не видел ли парня красивого на молодой серой кобылке верхом?
— Как же, видел, здесь проезжали, когда гречиху вот эту сеяли. Тому недели четыре, если не больше.
— Нет, это не те, что мне нужны, — сказал орел и полетел назад, во дворец.
Рассказал королеве, где летал, кого видал, что услышал.
— Эх, недотепа, — взвилась королева, злая-презлая, — да ведь полем гречишным дочь твоя обернулась, а сторожем — Палко. Обвели они тебя, задурили голову. Лети поскорей, догони их!
Король, дух не переводя, опять орлом в погоню кинулся. А лошадка серая в это время мчалась через горы и долы, подальше от отчего дома, да только стала она уставать, вот уж орел их настигает.
— Оглянись, Палко, что ты там видишь?
— Вижу, орел за нами летит, из клюва огонь так и пышет.
— Беда, догоняет нас отец. Перевернемся скорей через голову, я стану овечкой, ты — пастухом; спросит отец, не видел ли всадника на серой кобыле, скажешь, видел, а было это, когда старая овца окотилась, эту овечку как раз принесла.
Опять орел ни с чем домой улетел, вернулся сердитый-пресердитый.
— Нет там никого, — говорит. — Одна овечка пасется, и пастух с нею ходит.
Вот когда королева в настоящую ярость пришла.
— Дурень ты старый, — говорит она королю, — овечка ведь дочь твоя, а пастух тот — Палко. Лети догоняй, да гляди, чтоб опять не остаться с носом.
Полетел король, опять в орла обратившись, крыльями машет, небо задевает. Серая лошадка с Палко бежит, только очень уже устала она.
— Обернись назад, Палко, что ты видишь там? Вроде бы огнем оттуда несет, опаляет меня.
— Вижу орла, опять он нас догоняет, а из клюва огонь, весь небосвод задымил.
— Ну, Палко, если не успеем через голову перевернуться, конец нам. Я теперь стану часовней, а ты — отшельником в ней. Спросит тебя отец, не видал ли всадника на кобылке серой, отвечай, что видел, мол, когда часовенку строили.
Только успели они в часовню да в отшельника обернуться, орел уж тут как тут, вокруг всю траву пожег, спрашивает:
— Эй, святой отшельник, скажи, не проезжал тут всадник на серой кобылке?
— Проезжал, а как же. Помнится, год назад я их видел, когда часовенку эту строили.
— Ну значит, это другие, не те, кто мне нужен
48
Отзывы (0)