Аллах великий наделил Камар-азЗамана от обеих его жен двумя детьми мужского пола, подобными двум светящим лунам. Старший из них был от царицы Будур, и звали его царь аль-Амджад, и младший — от царицы Хаят-ан-Нуфус, и звали его царь аль-Асад (248), и аль-Асад был красивей своего брата аль-Амджада.
И они воспитывались в величии и изнеженности и, будучи образованны, научились чистописанию, наукам, искусству управления и верховой езде, так что дошли до высшего совершенства и до пределов красоты и прелести, и женщины и мужчины прельщались ими.
И стало им около семнадцати лет, и они не покидали друг друга: вместе ели и вместе спали, не расставаясь ни в какой час и ни в какое время, и все люди из-за этого им Завидовали. И, когда достигли они возраста мужей и украсились совершенством, их отец, уезжая, стал сажать их поочередно в помещении суда, и каждый из них судил людей один день.
И случилось, по неизбежному велению и заранее назначенному приговору, что любовь к аль-Асаду, сыну Хаятан-Нуфус, запала в сердце царицы Будур, жены его отца, а любовь к аль-Амджаду, сыну царицы Будур, запала в сердце Хаят-ан-Нуфус, жены его отца. И каждая из женщин стала заигрывать с сыном другой жены и целовать его и прижимать к груди, и когда мать мальчика видела это, она думала, что это происходит от нежности и любви к детям. И страсть овладела сердцами женщин, и они прельстились мальчиками, и каждая, когда к ней входил сын другой жены, прижимала его к груди, и ей хотелось, чтобы он с ней не расставался.
И когда эта страсть продлилась над ними и они не находили пути к сближению, обе женщины отказались от питья и пищи и расстались со сладостью сна.
Вот однажды царь отправился на охоту и ловлю и приказал своим детям сесть на его место, чтобы судить, каждому по дню, как обычно… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемнадцатая ночь
Когда же настала двести восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь выехал на охоту и ловлю и приказал своим детям сесть на его место, чтобы судить, каждому по дню, как обычно. И в первый день сел, чтобы судить, аль-Амджад, сын царицы Будур, и стал приказывать, запрещать и назначать, и отставлять, и давать, и не давать.
И царица Хаят-ан-Нуфус, мать аль-Асада, написала ему письмо, в котором старалась смягчить и показать ему, что она привязана и влюблена в него, и поднимала завесу и осведомляла, что хочет его близости.
И взяв бумагу, она написала такие созвучия: "От несчастной влюбленной, печальной, разлученной, чья юность из-за тебя скрылась и чье мученье продлилось. Если бы я горе свое описала и ту печаль, что я испытала, и некую страсть переживала, и как плачу я и стенаю, себе сердце печальное разрывая, и как заботы мои сменяются и горести не прерываются, и как я от разлуки страдаю, с тоски и горя сгорая, — право, было бы долго в письме все это писать, и бессильны счетчики это сосчитать. Земля с небом для меня тесна стала, и на других я надеяться и рассчитывать перестала, и к смерти близка теперь я стала, и ужасы кончины испытала, и велико во мне пыланье и боль от разлуки и расставанья, и если б тоску свою я описала, на это бумаги бы недостало, и от великих бед и изнуренья я скажу такое стихотворенье:
"Коль стану описывать, какой я терплю огонь,
Недуг и любовь мою, тревогу, бессонницу,
Не хватит на всей земле ни свитков, ни перьев мне,
Чернил не останется, бумага исчезнет вся".
Потом царица Хаят-ан-Нуфус завернула эту бумагу в кусок дорогого шелка, пропитанного мускусом и шафраном, и положила с нею ленты из своих волос, которые ценностью были выше денег, а затем она завернула все это в платок и отдала это евнуху и велела ему доставить платок царю аль-Амджаду… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девятнадцатая ночь
Когда же настала двести девятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царица отдала платок с письмом евнуху и велела ему доставить его царю альАмджаду. И этот евнух вошел, не зная, что скрыто для него в неведомом, а знающий скрытое управляет как хочет.
И евнух, войдя к царю аль-Амджаду, поцеловал перед ним землю и подал ему письмо, передав ему поручение, и царь аль-Амджад взял платок и развернул его и увидел бумажку, которую раскрыл и прочитал, а поняв ее смысл, он узнал, что у жены его отца перед глазами измена и она обманула его отца, царя Камар-аз-Замана.
И царевич разгневался великим гневом и стал порицать женщин за их дела и воскликнул: "Да проклянет Аллах женщин-обманщиц, которым недостает ума и веры!" — а затем он обнажил меч и сказал евнуху: "О злой раб, и ты носишь письма, заключающие измену жены твоего господина! Клянусь Аллахом, нет в тебе добра, о черный по цвету и по странице твоих грехов (249), о гадкий по внешности и по гнусной природе!"
И он ударил его мечом по шее и отделил ему голову от тела. И платок с тем, что в нем было, он положил за пазуху. А потом он вошел к своей матери и сообщил ей о том, что произошло. И стал ругать и бранить ее, и сказал: "Все вы одна сквернее другой! Клянусь великим Аллахом, если бы я не боялся нарушить пристойность по отношению к моему отцу, Камар-аз-Заману, и брату, царю аль-Асаду, я бы наверное вошел к ней и отрубил ей голову, как я отрубил голову ее евнуху". И он вышел от своей матери, царицы Будур, в крайнем гневе.
А когда до царицы Хаят-ан-Нуфус дошел слух о том, что сделал царевич с ее евнухом, она стала ругать его и проклинать и задумала против него козни. А царевич альАмджад провел эту ночь больной от гнева, огорченья и раздумья, и не были ему сладки ни еда, ни питье, ни сон.
Когда же настало утро, его брат, царь аль-Асад, вышел и сел на престол своего отца, царя Камар-аз-Замана, чтобы судить людей (а его мать, Хаят-ан-Нуфус, сделалась больна, услышав, что царь аль-Амджад убил евнуха). И царь аль-Асад, воссев в этот день для суда, судил и был справедлив и назначал и отставлял и приказывал и запрещал и жаловал и оделял, и просидел он в помещении суда почти до захода солнца.
А царица Будур, мать царя аль-Амджада, послала за одной старухой из злокозненных старух и высказала ей то, что таилось в ее сердце. И она взяла листочек, чтобы написать послание царю аль-Асаду, сыну ее мужа, и посетовать на силу своей любви к нему и страсти, и написала такие созвучия: "От той, кто любовью и страстью убит, тому, чей лучше всех нрав и вид, в красоте своей превозносящемуся, изнеженностью кичащемуся, отвернувшемуся от ищущих сближения, не желающему близости тех, кто покорен в унижении, тому, кто суров и кому наскучил влюбленный, которого он измучил, — царю альАсаду, чья превосходная красота и прелесть безукоризненно чиста, чье лицо как луна сияет, чей лоб ярко блестит и чей свет сверкает. Вот письмо мое к тому, кто от страсти мое тело размягчил и кожу с костями разлучил. Знай, что терпенье мое ослабело, и не знаю я, что мне делать; страсть и бессонница меня волнуют и терпенье и покой со мной враждуют. Печаль и бессонница меня не покидают, и страсть и любовь меня терзают, а изнурение и хворь не оставляют. Пусть душа моя тебя избавит, если убить влюбленного тебя позабавит, и пусть Аллах тебя вовек сохранит и от всякого зла оградит".
И после этих строк она написала такие стихи:
"Рассудило время, чтоб быть в тебя мне влюбленному,
О ты, чья прелесть как лик луны воссияла нам!
Красноречье ты и все прелести собрал в себе,
И в тебе одном, средь творений всех, светит блеск красот.
И согласна я, чтобы стал моим ты мучителем,
Может, взгляд одни подарить ты мне не откажешься.
Кто умрет, любовью к тебе убитый, лишь тот блажен;
Нету блага в том, кто любви и страсти не ведает!"
И еще она написала такие стихи:
"О Асад, тебе, в любви сгорая, я сетую,
О, сжалься над любящей, тоскою сжигаемой.
Доколе рука любви так будет играть со мной?
Доколе бессонница и думы, и страсть и хворь?
То в море я, то стону от пламени жгучего
В душе, о мечта моя, — вот диво поистине!
Хулитель, оставь укоры! В бегстве ищи себе
От страсти спасения, из глаз проливай слезу.
Как часто в разлуке я кричал от любви: "О смерть!"
Но вопли и выкрики меня не избавили.
Хвораю в разлуке я — ее мне не вынести
Ты врач, помоги же мне в болезни чем следует.
Упреки, хулители, оставьте и бойтесь вы,
Что может любви болезнь и вам принести конец".
Потом царица Будур пропитала листок с посланием благоухающим мускусом и завернула его в ленты из своих волос — ленты из иракского шелка с кисточками из зерен зеленого изумруда, вышитые жемчугом и драгоценными камнями. И она вручила бумажку старухе и приказала ей отдать ее царю аль-Асаду, сыну ее мужа, паря Камар-аз-Замана, и старуха отправилась, чтобы ей угодить, и вошла к царю аль-Асаду в тот же час и минуту.
А когда старуха вошла, он был в одиночестве и взял от нее бумажку с тем, что в ней было, а старуха простояла некоторое время, ожидая ответа. И тогда царь альАсад прочитал бумажку и понял, что в ней заключается, а после того он завернул бумажку в ленты и положил ее За пазуху. И он разгневался сильным гневом, больше которого не бывает, и стал проклинать обманщиц женщин. А потом он поднялся и, вынув меч из ножен, ударил старуху по шее и отделил ей голову от тела.
И затем он встал и пошел и, войдя к своей матери, Хаят-ан-Нуфус, увидел, что она лежит на постели, больная после того, что с ней случилось, из-за царя аль-Амджада. И царь аль-Асад выбранил ее и проклял, и вышел и встретился со своим братом, царем аль-Амджадом, и рассказал ему обо всем, что у него было с его матерью, царицей Будур. Он сказал, что убил старуху, которая принесла ему послание, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно сию же минуту вошел к ней и срубил бы ей голову с плеч".
И брат его, царь аль-Амджад, сказал ему: "Клянусь Аллахом, о брат мой, со мной случилось вчера, когда я сел на престол царства, то же, что случилось с тобой сегодня: твоя мать послала мне письмо, содержавшее такие же речи". И он рассказал ему обо всем, что у него случилось с матерью царя аль-Асада, царицей Хаят-ан-Нуфус, и сказал: "Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно вошел к ней и поступил бы с ней так же, как поступил с евнухом".
И они провели остаток этой ночи, разговаривая и проклиная женщин обманщиц, и посоветовали друг другу скрывать это дело, чтобы о нем не услышал их отец, Камар-аз-Заман, и не убил бы обеих женщин. И всю эту ночь, до утра, они были озабочены.
И когда настало утро, со своим войском прибыл царь с охоты и посидел немного на престоле царства, а потом он отправился в свой дворец и отпустил эмиров идти своей дорогой. И он вошел в свои покои и увидел, что обе его жены лежат на постели, крайне ослабевшие (а они учинили против своих сыновей хитрость и сговорились погубить их души, так как они опозорились и боялись оказаться во власти своей оплошности). И когда царь увидал их в таком положении, он спросил: "Что с вами?" — и женщины поднялись и поцеловали ему руку и рассказали ему все дело наоборот, сказавши: "Знай, о царь, что твои сыновья, которые воспитались в твоей милости, обманули тебя с твоими женами и заставили тебя испытать унижение".
И когда Камар-аз-Заман услышал от своих женщин Эти слова, свет стал мраком перед лицом его, и он очень разгневался, и от сильного гнева ум его улетел, и он сказал женам: "Разъясните мне, как это было!"
И царица Будур сказала: "Знай, о царь времени, что твой сын аль-Асад, сын Хаят-ан-Нуфус, уже несколько дней посылал ко мне и писал мне и соблазнял меня на разврат, и я удерживала его от этого, но он не переставал. И когда ты уехал, он налетел на меня, пьяный, с обнаженным мечом в руках, и ударил моего слугу и убил его, и сел мне на грудь держа меч в руках, и я побоялась, что он убьет меня, если я стану ему противиться, как убил моего слугу, и он удовлетворил со мною свое желание насильно. И если ты не воздашь ему за меня должное, о царь, я убью себя своей рукой: нет мне нужды жить в этом мире после такого мерзкого дела!"
А Хаят-ан-Нуфус, плача и рыдая, также рассказала царю подобное тому, что рассказала его другая жена, Будур… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая, до двухсот двадцати
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот двадцати, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царица Хаят-ан-Нуфус рассказала своему мужу, царю Камар-азЗаману, то же самое, что рассказала ему царица Будур, и сказала: "У меня тоже случилось с твоим сыном альАсадом такое же", — а потом она принялась плакать и рыдать и воскликнула: "Если ты не воздашь ему за меня должное, я осведомлю об этом моего отца, царя Армануса!"
И обе женщины заплакали перед своим мужем, царем Камар-аз-Заманом, сильным плачем, и когда царь увидел, что его жены обе плачут, и услышал их речи, он уверился, что это правда, и разгневался сильным гневом, больше которого не бывает. И, поднявшись, хотел броситься на своих сыновей, чтобы убить их.
И ему повстречался его тесть, царь Арманус, который в эту минуту входил, чтобы приветствовать его, узнав, что он вернулся с охоты. И, увидев, что у Камар-аз-Замана в руке обнаженный меч и кровь капает из его ноздрей от сильного гнева, он спросил, что с ним. И Камар-азЗаман рассказал ему все, что случилось из-за его сыновей, аль-Амджада и аль-Асада, и воскликнул: "Вот я иду к ним, чтобы их убить наихудшим образом и изуродовать их самым худшим способом!"
И царь Арманус, его тесть, сказал, тоже разгневавшись на юношей: "Прекрасно будет то, что ты сделаешь, о дитя мое! Да не благословит Аллах их и всех детей, которые совершают такие поступки со своими отцами. Но только, дитя мое, говорит сказавший поговорку: "Кто не думает о последствиях, тому судьба не друг". Они при всех обстоятельствах твои дети, и не должно тебе убивать их своей рукой и выпить горечь убийства и раскаиваться в их смерти, когда бесполезно будет раскаяние. Пошли одного из невольников: пусть он их убьет в пустыне, когда их не будет у тебя перед глазами. Ведь говорится в поговорке: "Быть вдали от любимого лучше мне и прекраснее — не видит глаз, не печалится сердце".
И, услышав от своего тестя, царя Армануса, такие речи, царь Камар-аз-Заман счел их правильными. Он вложил меч в ножны и, вернувшись, сел на престол царства, я позвал своего казначея (а это был дряхлый старец, сведущий в делах и превратностях судеб) и сказал ему: "Пойди к моим сыновьям, аль-Амджаду и аль-Асаду, скрути их хорошенько, положи их в сундук и взвали на мула, а сам садись верхом, выезжай с ними на середину пустыни и зарежь их, и наполни мне два кувшина их кровью и скорее принеси мне". И казначей отвечал: "Слушаю и повинуюсь!"
В тот же час и минуту казначей поднялся и отправился к аль-Амджаду и аль-Асаду. И он встретил их по дороге, когда они выходили через дворцовый проход, одетые в лучшие платья и одежду, чтобы отправиться к своему отцу, царю Камар-аз-Заману, и приветствовать его и поздравить с благополучным возвращением после поездки на охоту. И, увидав юношей, казначей схватил их и воскликнул: "О дети мои, знайте, что я подневольный раб и что ваш отец отдал мне приказание. Послушны ли вы приказанию его?" И они ответили: ("Да!" — и тогда казначей подошел к ним и скрутил их и положил в сундуки и, взвалив их на спину мула, выехал с ними из города.
И он до тех пор ехал с ними в пустыне, пока не приблизился полдень, и тогда он остановился в глухом пустынном месте. Сойдя с коня, он снял сундуки со спины мула и открыл их и вынул оттуда аль-Амджада и альАсада. И, увидав их, казначей горько заплакал из-за их красоты и прелести, а потом он обнажил меч и сказал им: "Клянусь Аллахом, о господа мои, тяжело мне совершить с вами скверный поступок, но эти дела мне простительны, так как я подневольный раб, и ваш отец, царь Камар-азЗаман, велел мне отрубить вам головы". И юноши сказали ему: "О эмир, делай так, как приказал тебе царь: мы вытерпим то, что судил нам Аллах, великий, славный, и ты не ответствен за нашу кровь".
Затем братья обнялись и простились друг с другом, и аль-Асад сказал казначею: "Ради Аллаха, о дядюшка, не Заставляй меня проглотить горесть по моем брате и испить печаль о нем, но убей меня раньше него, и будет мне легче". И аль-Амджад сказал казначею то же, что сказал его брат, и стал его упрашивать, чтобы он убил его раньше брата: "Он моложе меня, не заставляй же меня вкусить печаль о нем".
И потом они оба заплакали сильным плачем, сильнее которого не бывает. И казначей тоже заплакал, глядя на их слезы… "
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести двадцать первая ночь
Когда же настала двести двадцать первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что казначей заплакал из-за их плача, а потом братья обнялись и простились друг с другом, и один из них сказал другому: "Это все — козни обманщиц — твоей матери и моей матери, — и вот воздаяние за то, как я поступил с твоей матерью и как ты поступил с моей матерью. Но нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!"
Аль-Асад обнял своего брата и произнес, испуская вздохи, такие стихи:
"
О ты, к кому я, в страхе сетуя, стремлюсь,
Лишь ты для всех случайностей прибежище.
Одна мне хитрость — постучаться в дверь к тебе,
А отвергнут буду — в какую дверь стучаться мне?
О ты, чьих благ сокровища в словечке "будь",
Пошли — ведь благо у тебя все собрано",
И когда аль-Амджад услышал плач своего брата, он заплакал и прижал его к груди и произнес такое двустишие:
"О ты, чья рука со мной всегда не одна была,
О ты, чьих подарков ряд превыше счисления,
Всегда, коль постигнут был я рока превратностью,
Я видел, что за руку ты тотчас меня берешь".
А после этого аль-Амджад сказал казначею: "Прошу тебя ради единого покоряющего, царя покрывающего, убей меня раньше моего брата аль-Асада: может быть, мой огонь погаснет, не дай же ему разгореться"
Отзывы (0)