Королевич Мирко

Было ли где, не было, за семьюдесятью семью странами-государствами и еще на вершок подале жил-поживал белый король, и были у того короля три красавца сына. Все три молоденькие, статные и пригожие, да только отец им не радовался, словно бы их и не было. Целые дни напролет в королевской опочивальне просиживал у семьдесят седьмого оконца дворца своего — глаз не спуская, глядел на восток, словно бы ждал кого-то оттуда. А кого ждал и ждал ли, про то ни одна живая душа знать не знала, только видели домочадцы: один глаз короля беспрерывно плачет, а другой глаз смеется. Королевичи часто между собой судили-рядили: отчего это батюшкакороль сторонится всех, главное же — отчего один его глаз плачет, адругой смеется?
— А давайте спросим его, — старший сказал.
— Давайте спросим! — поддержал и младший.
Сказано — сделано: вошел старший в отцовы покои, поздоровался почтительно, как доброму сыну положено. Король повернулся к нему от окна — он, как всегда, на восток смотрел, — спрашивает сердито:
— Чего тебе? Зачем меня беспокоишь?
— Не гневайтесь на меня, дорогой государь батюшка, — отвечает сын, — я только спросить вашу милость хотел, отчего вы всегда у оконца сидите и почему один глаз ваш плачет, а другой смеется?
Вот когда король и впрямь разозлился! Схватил булаву и метнул ее в сына, да так, что не успей королевич голову отклонить, тут же и помер бы.
Без памяти выбежал он во двор, где его братья ждали.
— Ну, что сказал тебе батюшка наш? — спрашивают младшие братья.
— А вы ступайте сами к нему, тогда и узнаете.
Отправился к отцу средний брат; минуты не прошло — уже во двор выбежал, точь-в-точь как и старший.
— Что он сказал, что сказал тебе? — спрашивает младший королевич Мирко.
— А ты сам поди к нему, братец Мирко, от него и узнаешь.
— Что ж, пойду, — сказал Мирко и побежал к королю.
Не успел он и рта открыть, отец булавой в него запустил; если б не успел сын голову отвести, помер бы в одночасье. Да только не побежал Мирко от гнева отцовского, как старшие братья. Вырвал он булаву из стены (булава, чтоб вы знали, в стену так и вонзилась), подал ее отцу.
— Вот ваша булава, король батюшка. Коли смерти моей желаете, вот вам и моя голова.
Понравился королю смелый ответ.
— Молодец, сын, — сказал он Мирко, — вижу, тени своей не боишься. Расскажу тебе, отчего один мой глаз всегда плачет, а другой смеется. Я, сынок, днем и ночью горюю о том, что ни один из моих сыновей в короли не годится и что, если помру, распадется прекрасное мое королевство, — оттого один мой глаз плачет. А другой мой глаз оттого смеется всегда, улыбается, что жду я друга своего закадычного, — он, чтоб ты знал, храбрейший витязь, а живет он на шелковом лугу и твердо мне обещал, как только всех своих врагов перебьет, приедет ко мне, чтобы вместе нам старость коротать.
— А он еще не всех своих врагов перебил, государь батюшка? — спросил Мирко.
— Нет, сынок. Он ведь один там воюет; сто врагов перебьет, им на смену приходит тысяча.
— Не печальтесь, дорогой отец, — сказал Мирко. — Другой жизни не бывать, смертыньки не миновать, поеду я на шелковый луг, без вашего друга домой не вернусь.
Старшие братья стояли печальные, не сомневались они, что бедного Мирко в живых нет, иначе давно бы уже во двор выбежал. То-то подивились они, когда отворились дворцовые двери и вышел не торопясь Мирко, целый и невредимый. Рассказал он старшим братьям, что от отца услышал.
— Вот что, братья, — сказал самый старший, — первым-то на такое дело мне ехать подобает.
Пошел он опять во дворец.
— Ваше величество, король батюшка, рассказал нам Мирко, что другу вашему, храброму витязю, помощь нужна. Я из сыновей ваших старший, дозвольте мне ехать на шелковый луг.
— Что ж, сынок, поезжай с богом, — ответил ему король. — Попытай счастья.
Простился старшой с отцом, с братьями, оседлал скакуна самого красивого и в тот же день ускакал. Вернулся он через год — только до медного моста добрался. Конь его по мосту ехать не захотел. Старший сын оторвал тогда от моста планку медную и домой повез в доказательство, что хоть до медного моста все ж доехал. Иначе отец ему не поверил бы.
— Эх, сынок, — сказал ему король, — когда был я таким молодцом, как ты, мне, чтобы к медному мосту слетать и вернуться, не года — одного часа хватило бы. Никогда не найти тебе моего друга, храброго витязя, живи ты хоть до конца света и еще два денька в придачу.
Тут и средний сын объявил отцу, что поедет счастья попытать.
— Ну, что ж, попытай, — сказал отец.
Оседлал средний сын коня, а год спустя вернулся и он. От серебряного моста планку серебряную привез. Показал ее королю, но тот лишь рукой махнул.
— Вижу, где ты был, можешь ничего не рассказывать, — проговорил он тоскливо. — В твои годы мне на эту дорогу и двух часов хватало. Ложись, сынок, отдыхать, не привезешь ты мне друга моего, витязя храброго.
— Ну, теперь уж мой черед настал, — сказал Мирко и пошел к отцу. Король, как и прежде, сидел у окна, только на этот раз у него обаглаза плакали.
— Не плачьте, король батюшка, не горюйте, ваше величество! Отпустите меня в дорогу. Жизни не пожалею, привезу вам вашего друга!
Стал король сына отговаривать: не езди, дома останься, оттуда живым не вернешься… Но Мирко умолил, упросил старого короля, не сумел отец ему отказать.
Обрадовался Мирко! Со всех ног побежал на конюшню, чтобы самого красивого коня выбрать. Кони в отцовской конюшне были как на подбор, но Мирко почему-то ни один по душе не пришелся. Стоит королевич печальный, вдруг, откуда ни возьмись, древняя старуха идет. Спрашивает его:
— Ты, видно, на шелковый луг собрался, а, Мирко-королевич?
— Угадала, добрая женщина.
— Ну, если так, не ищи себе здесь лошадку. Ступай к отцу, попроси у него рог костяной и труби в него что хватит силы. Услышит рог королевский табун — кони там все золотистой масти, — вернется домой, но ты на этих коней не смотри, жди, когда приковыляет за табуном неказистый жеребенок, тот, что всякий раз, как в ворота входит, хвостом по столбу бьет, так что весь дворец содрогается.
Поблагодарил Мирко за совет, вернулся к отцу.
— Дайте мне, король батюшка, рог костяной, я затем и вернулся.
— Это кто ж тебе присоветовал? — спросил король.
Мирко помялся, помялся — говорить ли? — а потом решил: нечего ему в прятки играть, скажет всю правду, и дело с концом.
— Старушка одна, дорогой отец, седая совсем.
— Ладно, сынок, ступай в седьмое подземелье. Увидишь слуховое окошко. Рог костяной там замурован. Можешь взять его, только будет ли польза? Очень уж давно он без дела лежит.
Спустился Мирко в седьмое подземелье, киркой слуховое окошко размуровал. Костяной рог на месте. Схватил его Мирко, выбрался во двор и затрубил изо всей силы.
Поднялись тут во дворце и в саду шум и гром, треск и звон, лес загудел и поле — примчался вихрем золотистый табун. У каждого красавца коня колокольчик на шее, оттого и звон стоял как на праздник. От коней глаз не отвести, так и играют, танцуют, всхрапывают, на дыбы становятся — кажется, вот сейчас в небо улетят. Только Мирко на них не смотрит, жеребенка неказистого ожидает. Наконец и он показался, далеко от табуна отстал. Но старушка верно сказала: только жеребенок вошел в ворота, махнул по столбу хвостом — весь дворец содрогнулся. Подождал Мирко, пока коней в конюшни завели, привязали, вошел и сам следом, подошел прямо к жеребенку, стал его гладить. Чудо-жеребенок тут же заговорил:
— Знаю я, почему ласкаешь меня, королевич Мирко. Хочешь, чтобы я тебя на шелковый луг отвез, так ведь? Что ж, я готов, да только раньше придется тебе потрудиться.
— Ты только прикажи, — сказал Мирко, — все выполню, чего б ни пожелал ты.
— Накорми меня сперва досыта, путь-то нам долгий предстоит.
— Что же дать тебе, мой конек дорогой? Овса? Сена? Зеленой травы?
— Ни овса, ни сена, ни зеленой травы, молодой хозяин, а дай ты мне мешок ячменя.
Принес Мирко мешок ячменя. Не успел моргнуть — даже зернышка не осталось, все жеребенок уплел.
— Теперь принеси мне мешок гречки.
Мирко и гречку ему принес, а жеребенок и это съел вмиг, будто слизнул.
— Ну, лошадка моя милая, надобно ли еще чего?
— Надобно, молодой хозяин. Дай-ка мне корыто жару алого из костра.
Удивился королевич Мирко, но волю жеребенка исполнил — принес полное корыто жару алого. Жеребенок разом все уголья съел, словно то был зеленый овес